alexjourba | Война (1914)

Грязовецкий полк
Как только была объявлена война с Кайзеровской Германией, нашего отца вызвали в воинское присутствие и взяли в первую же мобилизацию, как состоявшего в запасе, в Грязовецкий полк, который располагался в старом Петергофе.
Через неделю после ухода в армию отца, мы с мамой поехали навестить его в старый Петергоф. Приехав поездом на станцию и расспросив, где находиться Грязовецкий полк, мы пошли туда пешком. Расположение полка было обнесено оградой из колючей проволоки. В воротах на входе стояли часовые и никого на територию полка без пропуска не пускали.
Один из часовых спросил к кому мы приехали и мама сказала, что к Денису Журба из первой роты, первого батальона, первого взвода. Часовой сказал:
- Сейчас вызовем! - и пошел на территорию полка. Через некоторое время подходит к нам бородатый солдат в серой шинели, в шапке с крестом вместо кокарды. И оказалось, что это наш отец. Он так изменился в солдатской одежде, что я его не сразу даже узнал. Как же его изменила солдатская форма!

Он принес нам пропуск и провел нас в расположение своего подразделения и взвода. Пошли мы к палатке, где жил отец со своими товарищами и уселись на траве возле нее. Время было перед обедом, взвод занимался строевой подготовкой. Ходили по плацу строевым шагом.
Вдруг затрубила громко труба
– Тра-та-та-та. Тра-та-та.
Это был сигнал на обед. Слышно было, как кто-то передразнивал трубу и громко выкрикивал:
- Бери ложку, бери бак, нету ложки беги так!
И тут же командир прокричал:
- Разойдись! На обед!
Из строя все кинулись к своим палаткам за котелками и выстраивались в очередь за походной кухней, которая стояла на высоких колесах и еще дымила черной трубой. Повар-кашевар откинул черную крышку, из котла повалил пар, а кашевар с черпаком на длинной, деревянной ручке стал зачерпывать из котла суп и разливать по солдатским котелкам, каждому солдату отмеривал порцию и бросал кусок мяса в суп.
Черный хлеб, нарезанный на порции раздавал помощник кашевара - один из солдат, дежуривший на кухне. Я стоял и с удивлением наблюдал, как кормят солдат. На моих глазах длинный жгут солдатской очереди быстро укорачивался и вот он растаял, расходясь от походной кухни с котелками щей и куском хлеба в руках.
Солдаты тут же возле палаток усаживались, и поставив котелок на траву, ложкой вычерпывали варево и отправляли его в рот, откусывая от куска черный хлеб. Вот и наш отец пришел с двумя полными котелками супа и каши, принес два больших куска солдатского хлеба и мы втроем уселись на траву и начали тоже обедать.
Суп был очень вкусный, каша тоже, а солдатский хлеб был черствый и кислый. Каша превзошла мои ожидания - она была гречневая, сварена с поджаренным салом, со шкварками, прямо таяла во рту, рассыпаясь на отдельные крупинки.
После обеда солдаты отдыхали в палатках, а мы втроем сидели на скамейке и отец нам с мамой говорил, что если его отправят на фронт, то мне надо помогать маме.
- Чтоб ты, Вася, старался хорошо учиться, чтобы помогал маме во всем, всеми силами. Ты теперь в семье один мужчина, будь достоин своего отца!
А мама плакала горькими слезами говоря:
- Как теперь будем жить без тебя?
Отец на это отвечал:
- Да разве ты одна солдатка. Посмотри вокруг, сколько сюда нагнали нашего брата. У каждого из них семьи есть. Вот сколько солдат, столько и солдаток.
Вот так с такими разговорами прошел час, солдаты начали выходить из палаток и тут же устроили представление вроде художественной самодеятельности. Откуда-то появился скрипач, заиграл барыню, появились плясуны и заплясали с приговорами:
-А барыня угорела, много сахару поела! Эх барыня! Эх сударыня!
И отплясывали коленца одно другого замысловатее. Один солдат с нашивками на погонах подошел к скрипачу со словами:
- Разве так играют?
Взял у скрипача скрипку, сел на скамейку, настроил скрипку, поставил ее на колени и заиграл так, как настоящий скрипач виртуоз, смычек прыгал по струнам, пальцы бегали по грифу, струны так звенели, точно обрадовались, что они дождались настоящего музыканта.
Мои ноги, помимо моей воли задергались, руки задвигались, меня подмывало пойти в пляс, но посмотрев на заплаканное лицо моей мамы я себя сдержал. А скрипка так и выговаривала:
- Ах ты сукин сын комаринский мужик, перестал он своей барыне служить.
И вот раздалась команда:
- Становись строиться!
Круг рассыпался, скрипка умолкла, солдаты разбежались по своим подразделениям. Построились и начали маршировать. Запевала затянул песню:
- Солдатушки, браво ребятушки, где же ваши матки?
И весь строй во весь голос отвечал запевале:
- Наши матки - белые палатки, вот где наши матки!
Кто-то из свистунов подсвистывал и было видно, что солдаты бывалый народ хоть и бородатые, но бодрые, смелые люди, собравшиеся сюда по призыву воинских присутствий, на защиту своей страны от посягательств ненавистного немца - шваба.
Отец проводил нас до вокзала и мы с мамой уехали домой, добравшись до дому уже по темну. Коза Мурка мемекала в сарае, Руслан вертелся вокруг нас, стараясь лизнуть меня в нос, куры были уже на насесте. Мама положила Мурке в ясли сена и она замолчала. Руслану вынесли хлеба с супом. Я лег спать, так как утром надо было идти в школу. А мама все никак не могла успокоиться от впечатлений пережитого дня и вытирала уголком платка мокрые глаза.
Я тоже пока не заснул вспоминал увиденное в военном городке: солдат, походные песни, сигналы, скрипку, танцы и думал про свою трехструнную балалайку.
Утром меня мама разбудила, накормила, отправила в школу, а сама тоже принялась работать. Газет мы но выписывали и пользовались разными слухами, кто о чем говорит. А разговоров о войне было очень много. Говорили о войне везде: в школе, в церкви, в лавках.
Самые точные сведения мы получали от Жоркиного отца - Андрея Григорьевича Гусева. Гусев работал в Петербурге на монетном дворе и его освободили от мобилизации по брони, как очень квалифицированного специалиста. Вот он и привозил нам каждый вечер самые последние новости. Он первый нам сообщил, что в связи с объявлением войны с германцем город Петербург переименован на русский лад в Петроград, что наши кавалерийские части перешли Австрийскую границу и продвигаются вглубь их страны.
Что на стороне Германии выступила Турция, Австрия, Италия. Что немцы продвигаются вглубь Франции и остановились под Верденом, где идут жестокие, кровопролитные бои.
Мы с мамой ходили к Гусевым и дядя Андрей показывал нам новые открытки, сделанные на его работе.

На одной из них был отпечатан герой - донской казак Кузьма Крючков. На открытке был изображен казак с кудрявым чубом, на лихом коне - он нанизал на пику пять немцев в серых мундирах с перекошенными от страха лицами, а остальные в панике убегали, побросав оружие. Мы ждали известий, когда Грязовецкий полк будет отправляться на фронт.

Проводы
Мама от кого-то точно узнала, что 296-й Грязовецкий стрелковый полк 10 октября отправляется по железной дороге на фронт, в теплушках и будет проезжать через нашу станцию. С самого утра, чтобы не прозевать, мы с мамой собрались на станцию и ожидали, когда подойдет вагон с теплушками.
Народу было очень много: женщины, дети и старики со старухами, все они ожидали своих отцов, мужей, братьев, сыновей. Так как этот день был прощальный, то все были до предела возбуждены. Никто не мог знать наперед, как сложатся у солдат дела на передовой.
Возможно это будет последняя в жизни встреча и проводы с родным человеком. На войне полно смертельных ужасов: свистят пули, рвутся снаряды, пролетают осколки от них, рвутся гранаты. А в штыковых атаках от смертельных ударов тоже умирают солдаты с обоих сторон. Кому как повезет в бою. Все дело случая, сноровки, силы. Остался после боя солдат жив - это хорошо. Получит легкое ранение - еще лучше, т.к. война для него окончена.
Но когда искалечат в бою и останется солдат без руки или без ноги - это уже страшное несчастье и для калеки и для семьи, оставшейся без кормильца. Уж лучше бы сложить голову на поле боя.
Так думали многие провожающие, внимательно вглядываясь в даль железнодорожного пути, откуда должен был появиться эшелон. Я тоже стоял на краешке платформы и смотрел не отрываясь в ту же сторону, в даль железнодорожного полотна.
Таких ребят как я на перроне было много и мальчишки и девчонки все глазели в даль пути. Но вот загудели рельсы и из-за поворота появился черный, дымящийся паровоз. Он тянул за собой на малой скорости состав красных теплушек. Лязгнули буфера и состав остановился. Из теплушек начали выходить солдаты-ополченцы в серых шинелях и папахах, а провожающие кинулись с ними прощаться.
Мы с мамой, увидев своего отца - бородатого солдата, тоже подошли и начали прощаться. К нам подошел Анисим - друг отца.
Его никто не провожал и ему было поэтому горько, обидно и одиноко. Мама вся в слезах, отдала отцу сумку с продуктами, теплыми носки и перчатки, а отец говорил маме:
- Ты что меня оплакиваешь! Хоронишь что ли? Ты меня жди и я обязательно выживу!
Мама только вытирала слезы говоря:
- Ты уж поберегись, не высовывайся под пули!
Рядом с нами были и другие проводы. Жена мужа упрашивала:
- Ты милый мой, единственный! Если тебя убьют, разреши мне замуж выйти!
На это муж с размаха ударил жену кулаком в лицо, разбил ей нос, она упала, потом вскочила. Из носа у нее текла кровь по подбородку и она побежала, визжа как свинья и причитая:
- Чтоб тебя первая пуля поразила!
Загудел паровоз, лязгнули буфера, эшелон медленно пополз вдоль перрона, солдаты начали прыгать в свои теплушки. Отец поцеловал нас в последний раз, а мама как стояла так и брякнулась в обморок на перрон.
Я начал поднимать ее, да где там! Не под силу мне. Стою над ней и плачу:
- Мама, мамочка! Очнись!
А она лежит, как мертвая без сознания - вся белая-белая. Подошли две тетки, взяли маму под руки и положили на лавку возле стены. Я сбегал к бачку, принес в бутылке воды, побрызгал маме в лицо.
Мама очнулась, пошевелилась, открыла глаза, полежала в таком состоянии еще немного, постепенно приходя в себя. Лицо у нее было белое-белое, зрачки расширены. Она смотрела, но наверное ничего не видела и не понимала. Отпила из бутылки несколько глотков, встала держась за меня. Мы медленно пошли домой.
Утром, когда я встал, то увидел, что мамина голова совсем белая - волосы у нее поседели за одну ночь, так она сильно переживала, провожая отца на войну. Горюй, не горюй, переживай не переживай, а жить то все равно надо. А раз надо жить, то для жизни нужны средства. Того, что давало государство солдатам - пособие по полтора рубля в месяц, не хватало, чтобы прожить семье.
Мама стала брать работу на дому - шила белье для фронта и гимнастерки из материала защитного цвета. Шила и сдавала партиями по двадцать штук в военное присутствие. Ей платили по двадцать копеек за пару.
А когда стали поступать с фронта раненые и в местечке открылся госпиталь в особняке артистки Яковлевой, мама днями стала ходить туда в прачечную стирать белье для раненых. Вот так и жили: мама днем стирала белье раненым, а вечерами шила на машинке белье для фронта. А на мне была ответственность возить воду, заготавливать на зиму дрова, грибы, ягоды, уход за козой и курами.
Дрова я заготавливал очень просто: шел в лес, который был рядом. Сухостоя в лесу было очень много. Я приспособил длинную хворостину с крючком на конце и брал этот крюк с собой в лес. Заходил подальше - километра за два, ломал крюком сухие ветки, складывал в кучу, связывал веревкой, взваливал на плечи и нес домой. Эту работу надо было выполнять в ночное время, так как лес охранялся егерями и они днем дежурили и прогоняли из леса. Собирал я сухостой посветлу, вязал вязанку и прятал в кустах, дожидался темноты и тащил вязанку домой. Дома топором разрубал сухие ветки до нужного размера и складывал в сарайчик в поленницу. Каждой вязанкой можно было протопить печь два раза. Вот так до снегопада я натаскивал дров на зиму. Зимой в лес ходить было опасно, за тобой оставался след и по этому следу мог прийти егерь, а такой визит был крайне нежелателен.
Колодец с хорошей питьевой водой был от нас в двух километрах. Летом воду я носил на коромысле - два ведра нальешь не полных и несешь, пока не устанешь. Ноги задрожат – поставишь ведра и отдыхаешь. Четыре-пять передышек и вода дома -выливаешь ее в кадочку. На сутки нам хватало двух ведер. Зимой воду доставлять было значительно легче. На саночки я укрепил двухведерную бочку и привозил ее без всяких хлопот.
Надумал я в помощники приспособить Руслана возить воду, ведь на Севере используют собак для перевоза груза, люди там даже ездят на собаках. Сшил я шлейку для Руслана из старых ремней, пристегнул ее к санкам сначала к пустым, а когда Руслан привык возить санки, то мы поехали с ним за водой. К санкам я приспособил и для себя ремешок. Налил воды в бочонок, сдвинул санки с места и потянул. С моей помощью Руслан тоже потянул санки и мы поехали по дороге. Прохожие встречные останавливались и, оглядываясь, смотрели нам в след. Руслана я при этом подбадривал:
- Ну, Русланчик, потянули!
Он сдвигал с места санки и мы ехали дальше.

Письмо от отца
Ну вот наконец дождались от отца письмо с Австрийского фронта. Он писал нам, что жив, здоров, что они пока наступают вглубь Австрии, уже зашли в Галицию и заняли город Русская Рава, и что он находится во взводе разведки.
На конверте был адрес полевой почты и мы с мамой писали отцу ответ и просили его, чтобы он себя поберег. Так прошел 1914 год.
Новый год мы встречали очень скучно, хоть я и принес из лесу кудрявую елочку и нарядил ее под самое Рождество разными игрушками самоделками из цветной бумаги, раскрашенными акварельными красками. Флажки, цепочки свисали с веточек, золотой дождь, золоченые орехи и конфеты и разноцветные свечки. Свечки мы зажигали на Рождество и на Новый год. В день Нового года мне справляли именины и мама всегда для такого дня пекла сладкий пирог. Но ни елка, ни сладкий пирог не могли сгладить ту грусть и настороженность, которая царила в семьях где кто-нибудь был на фронте и воевал.
В гости к нам приходили Гусевы: тетя Груша, Жорка и Зинка. Приходила смотреть елку и Сонька Шумова, приезжала Дашенька. Наступил новый 1915 год. Все ждали скорого конца войны, но война не кончалась, а наоборот разгоралась и становилась кровопролитнее. Появились слухи, что наши войска отступают и что под Перемышлем идут жестокие бои.
От отца письма приходили очень редко и все время от письма до письма мы с мамой просто не находили себе места. Мама плакала, а я ее уговаривал, чтобы она себя не терзала, что все будет хорошо. Прошли месяцы: январь, февраль, март. Морозы ослабли, потеплело. Мама мне давала задание собирать заячьи шарики. Она их ошпаривала кипятком и подмешивала в корм курам. Куры у нас начинали нестись очень рано, очевидно такой корм способствовал яйценоскости кур. Яички копили для пасхальных праздников.

Пасха
В дореволюционное время праздник Пасхи праздновали все, все: и верующие в Бога люди и не верующие атеисты. Все были рады три дня отдохнуть от труда, развлечься, позабыть печали, горести. Только вот праздновалась она каждый год не в определенное время, а как-то по скользящему графику - то в апреле, то в мае.
Другое дело Рождество - пришло 25 декабря, и празднуй три дня.
Или Новый год - первое января и все знают, что встречать Новый год надо в ночь на первое января. Все собираются дружной компанией за столом и в двенадцать ноль-ноль встают, поднимают бокалы с вином, желают друг другу счастья, успехов в новом наступившем году.
А Пасха каждый год праздновалась как-то непонятно, и было не ясно когда же на самом деле воскрес этот Сын Божий Иисус Христос.
И был ли такой человек на самом деле, и что он сделал для рода человеческого, чем он облегчил его тяжелую жизнь. Да ничем!
Как был простой народ в угнетении, так и остался. Рабовладельцы угнетали рабов, дворяне угнетали крепостных крестьян, капиталисты - буржуи угнетали рабочий класс.
Но тем не менее Пасху все-таки праздновали и были рады весеннему празднику и готовились, чтобы ее встретить не хуже других. У нас подготовка к Пасхе начиналась за неделю. Подготавливались мука, сахар, масло, творог, ваниль, корица, цукат, шафран и другие специи. Мясо, сало, колбаса и другие продукты.
Я заведовал красильным цехом и заготавливал материалы для окраски яиц. Самый доступный и надежный краситель яиц в коричневые тона, была луковичная кожура. Я ее собирал начиная с Нового Года. Краска желто-золотистого цвета добывалась из осиновой коры. Я шел в лес, срезал с молодых осинок годичные ветки, дома ножиком состругивал с них кору. Для фиолетовой краски служили чернила, в красный, голубой цвет использовались анилиновые краски. Собирал я и обертки от конфет. Оказывается горячее влажное яйцо воспринимает на себя всю окраску и рисунок искаженный зеркально с обвертки. Кисточкой и акварельными красками на вареных, белых скорлупках яиц я рисовал различные виньетки и в кружках две расписные буквы Х и В, что означало: Хриотос Воскресе! Вот такие крашенки предназначались для родных и хороших знакомых в подарок.
За день - два до праздника мама из сдобного теста пекла куличи, верхнюю корку покрывала глазурью из сахара и кремом из трубочки выводила волшебные буквы Х и В. Готовила она еще и творожную пасху в специальной, разборной, конусообразной, деревянной форме. Все это дожидалось своего часа, который наступал утром в день праздника.
В ночь, перед пасхальным днем кулич, яички, колбаса, сало устанавливалось на большую тарелку, завязывалось платком и мы несли их святить к церкви. Останавливались около Божьего Храма и ждали, когда кончится всенощная.
Священник со всем причтом и с хоругвями выходил из церкви и двигался с кропилом – это большая кисть из волос конского хвоста. Макал кропило в святую воду, в которую трижды окунался серебряный крест, и брызгал этим кропилом на расставленные куличи и на все, что было с ними на тарелке.
Люди - миряне расходились по домам. Начинало светать, алела утренняя заря и все христосовались, подходили друг к другу со словами:
- Христос Воскресе!
И получив ответ:
- Во истину воскресе! - целовались три раза и шли по своим домам.
Мы с мамой тоже шли домой, кушали пасху, кулич, яички и ложились спать, так как всю ночь были в церкви. Мама слушала богослужение, а я пел в хоре, сопровождая это богослужение.
Днем мы ходили к Гусевым и тоже христосовались со всеми. А к нам в гости приходили тетя Катя, Дашенька, Гусевы.
Я бегал к Хабалайненам, дарил им крашеные яички. Колька с Костей их тут же разбивали, очищали от крашеной скорлупы и ели без соли.
Сонька Шумова тоже приходила к нам и мы с ней христосовались по настоящему, хотя мне было это не очень-то приятно, но что сделаешь раз такой обычай. Я просто удивлялся, как у Соньки при этой процедуре горели глаза. При каждом поцелуе она метила обязательно в губы и чмокала так звонко, что от этих звуков у меня уши начинали гореть и становились красными.
С Жоркой Гусевым мы устраивали концерты и играли на двух балалайках и получался дуэт. Играли мы русские народные песни «Светит месяц», «На реченьку», «Я на горку шла», «Коробейники», а так же плясовые: Барыню, Польки, Вальсы, Краковяк и еще кое-что. Слушатели наши были довольны - хвалили нашу игру и угощали нас конфетами, орехами, пряниками.
Колокольный звон гудел не переставая все три дня. Один звонарь сменял другого и мы мальчишки тоже залезали на высокую колокольню и предлагали звонарям свои услуги. Мы были безгранично рады, если кому-нибудь удавалось подергать за веревки каких-либо колоколов. На нашей церкви было десять колоколов. Особенно сочно гудел большой колокол. Когда язык ударял по боку, то он гудел:
- Бо-о-ом!
Язык колокола был привязан одним концом внутри к колоколу, вторым концом к доске, доска на шарнире была вделана в стену колокольни, так что звонарь наступал на доску ногой и язык бил в стенку главного колокола. Малые колокола располагались в два ряда и веревки от их языков звонарь держал в обоих руках и вызванивал:
- Блины, блины на тарелке - БОМ!

Пулеметчики
Закончился учебный год, меня перевели в четвертый класс, мне шел одиннадцатый год.
Шла война, от отца письма приходили очень редко.
В нашем пристанционном поселке разместилась воинская часть - стрелково-пулеметный батальон и мы с ребятами каждый день бегали туда смотреть на учения, на военную муштру, как солдат обучают строевым приемам, как их обучают приемам штыкового боя и заставляют их колоть штыком брезентовую куклу, набитую опилками пополам с песком.
Эта песчаная кукла подвешивалась на перекладине и приводилась в движение двумя веревками, которыми управляли два солдата с нашивками, чтобы она могла увернуться от штыка, а сзади с толстой палкой стоял офицер и следил за солдатом, который должен был уколоть куклу. Как только солдат промахнулся и не уколол противника, то есть врага, немца, как тут же палка офицера стукала солдата куда попало.
Солдат не успевал отскочить на безопасное расстояние или подставить винтовку от встречного удара по голове. Промахнувшийся солдат от такого удара падал и его санитары уносили на носилках и приводили в чувство как раненого.
Некоторые подразделения строевым шагом уходили в поход на стрельбище обучаться стрельбе из винтовок и из пулемета. Позади шедшей команды двое солдат тащили пулемет системы «максим» на колесах. Один солдат нес ствол пулемета на плече, а второй катил за собой станину на колесах.
Нам очень хотелось посмотреть, как идет учебная стрельба, но нас не пускали охранники, которые были расставлены вокруг стрельбища в пол-версте от него.
Стояли они с красными флажками и увидев нас махали нам флажками, чтобы мы уходили домой. Мы слышали винтовочные выстрелы, слышали очереди из пулемета и не могли своими глазами увидеть, как стреляют солдаты и во что они палят.
И вот тут у кого-то из нашей компании возникла идея сделать самим себе пистолеты и из них палить, стрелять. Встал вопрос из чего делать и как стрелять. В воскресный день мы с Колькой Хабалайненом вдвоем пошли на стрельбище.
Вышли мы из лесу и направились к высокому валу преграждавшему полеты пуль в пространство. Выглянув из-за вала на поле мы увидели мальчишку что-то собиравшего на земле. У Кольки был грубый голос и он крикнул:
- Ты что тут делаешь? Руки вверх, а то стрелять буду!
Мальчишка подпрыгнул от этого крика на месте и дал деру в сторону леса, а Колька еще громче заорал:
- Держите его!
Парнишка бежал, как будто за ним гналась злая собака и скрылся в лесу. Мы спустились на поле, осмотрелись кругом, под валом стояли мишени из фанеры - разрисованные серой краской немецкие солдаты в касках. В районе груди у каждого была приколота бумажная мишень вся изрешеченная пулями по середке. Прошлись мы от мишеней к ямкам в которые ложились солдаты при стрельбе лежа, а там стреляных гильз винтовочных целые кучи.
Набрали мы гильз полные карманы и пошли домой. Только зашли в лес, как из-за старой сосны выходит Жорка Гусев и говорит:
- Ах вы разбойники, напугали меня, думал сердце выскочит, еле отдышался!
Постояли мы все вместе, немного оправдываясь, что не узнали его и пошли домой, уже втроем. Гильзы у нас в карманах позванивали и я обдумывал, как их использовать на практике, что из них можно сделать. Гильзы были латунные, желтоватого цвета и воняли стреляным порохом - каким-то кисловатым запахом.
В военных играх прошло лето, наступила осень, грибная ягодная пора. Поспела черника за ней брусника, надо было заготавливать грибы да ягоды на зиму.
И мы с Колькой Хабалайненом забрав под мышки корзинки уходили босиком по росе в лес за грибами. Как-то забредя в дальний лес мы вышли на другую сторону и увидали огромный малинник. Спелая малина краснела на кустах и привлекала своим запахом. Я залез повыше на ближайшую сосну, посмотрел вокруг - малиннику не было видно ни конца ни края. Не заметно было чтобы его кто-нибудь охранял. И мы забравшись подальше от края первым делом наелись малины до отвала, а потом уже нарвали полные корзинки спелой пахучей малины и пошли не задерживаясь домой.
В тот же день к вечеру мне стало худо - меня тошнило до потери сознания, поднялась температура, ночью я бредил и не давал маме спать.
Утром мама отвела меня к доктору Евстифееву. Он осмотрел меня, дал какого то лекарства и через три дня у меня все прошло.
Но с тех пор я на свежую малину смотреть не мог - от одного взгляда на малину меня всего передергивало. Из малины мама наварила варенья большую стеклянную банку и сказала, что это лекарство от простуды. И чтобы зря его не расходовать закрыла в ящик под замок.
Зная хорошие грибные места, я каждый день приносил по корзине грибов. Дома мама их сортировала. Белые сушила, грузди и рыжики солила, маслята мариновала, а горькушки мочила.
Ягоды чернику сушила, а из брусники варила варенье или мочила.
Пришла зима, выпал снег, из клепок старой кадки я смастерил себе лыжи и ходил на этих лыжах свободно по глубокому снегу, разгадывая заячьи и фазаньи следы. Узнавал где они прячутся, чем они питаются и как живут. Следы на снегу мне рассказывали обо всех особенностях жизни зверей и я стал придумывать каким бы способом их ловить.
Ружья у меня не было, да и никто не позволил бы десятилетнему мальчишке носиться с огнестрельным оружием. Если увидят взрослые, то и отберут.
Я рассказывал маме, что в кустах лозняка много заячьих дорожек, и мама посоветовала мне на этих тропках ставить проволочные петли.
Проволоку тонкую я достал на железнодорожной станции возле пакгаузов. Там ее валялось очень много и никто не охранял. Принес ее домой, выпрямил и сделал пять штук петель, которые поставил на заячьих тропинках, прикрутив к толстым веткам лозы. Утром рано, чуть свет, побежал на лыжах проверить не попался ли какой зайчишка. Одну проверил, вторую, третью - ничего нигде нет.
Когда подходил к четвертой петле, то издали увидел, что в петле сидит огромный заяц русак. Подошел я к самому русаку и увидел, что он уже не живой. Пятую петлю проверять не стал, схватил добычу и побежал домой. Зайдя в дом я сказал:
- Смотри мама, какой зайчище попался мне в петлю!
Мама посмотрела и сказала:
- Хороша добыча!
Сняла шкурку с зайца, отрубила ножки и голову, убрала внутренности, разделала тушку на части и сказала, что зайчатина хороша в жареном или тушеном виде. Я принес дров, затопил плиту, а мама промыла в воде две заячьи задние ножки. Налила в кастрюльку воды, положила туда заячьи окорочка, лавровый листик, луковку и две картошки. Посолила и поставила в духовку. Через некоторое время по квартире распространился запах очень вкусного жаркого и мама вынув кастрюлю из духовки сказала:
- Кушанье готово! Давай попробуем!
Нарезала хлеб, поставила на стол тарелки, положила каждому по ножке и мы сели кушать. Еда была отличная - лучше, чем в ресторане.
После этого за зиму я еще много раз приносил зайцев и мы лакомились хорошо приготовленными кушаньями.
Мама была не только хорошей швеей и прачкой, она также умела приготовить такое хорошее кушанье, что пальчики оближешь. В молодости ей пришлось работать у хозяев - помещиков, которые держали французов поваров. И вот насмотревшись, как французы готовят кушанья своим господам, мама не хуже своих учителей могла готовить такую еду, что она была такая же вкусная, ароматная, питательная и сытная.